"Берега" - Информационно-аналитический сборник о "Русском зарубежье"(выпуск 2)

« Рецензии »
А.А. Корнилов

ХХ век. История одной семьи / Под ред. А.В. Попова.- М.: Центр по изучению русского зарубежья ИПВА. - 2003. - 272 С.- (Материалы к истории русской политической эмиграции; Вып. VIII)

       Центр по изучению Русского Зарубежья, относящийся к московскому Институту политического и военного анализа, опубликовал 8-ю книгу серии "Материалы к истории политической эмиграции". Неутомимый А.В. Попов, ответственный редактор серии, на этот раз опубликовал историю семьи профессора Константина Феодосьевича Штеппы (1896 -1958 гг.). Через призму драмы одной семьи А.В. Попов предлагает осмыслить, вновь и вновь, трагедию, происшедшую с Россией, ее народом и каждым ее гражданином, в XX столетии.

      По своей структуре книга состоит из 5 неравных частей. Во введении редактор серии объясняет смысл и назначение публикуемых материалов, дает краткую биографическую характеристику авторов воспоминаний и очерков - отца, дочери и сына Штеппа. "Мы уже много знаем о чудовищной системе репрессий, которая была создана в СССР. - отмечает А.В. Попов. - Миллионы людей были уничтожены, миллионы судеб сломаны и исковерканы. И каждое новое свидетельство преступлений против человечества и человечности может помочь новым поколениям избежать трагических ошибок прошлого" (с.6). Необходимо подчеркнуть, что пристальный интерес к.и.н. А.В. Попова к судьбе К.Ф. Штеппы возник давно. Архивист по квалификации, А.В. Попов описал архив профессора К.Ф. Штеппы в ГАРФ и свое описание опубликовал в научном издании, а в 1997 г. напечатал работу К.Ф. Штеппы "Сталинизм" в книге "В поисках истины. Пути и судьбы второй эмиграции" (М., 1997).

      За введением следуют заметки Аглаи Константиновны Горман (Штеппа), дочери профессора. Они называются "Другая сторона медали". По сути дела, это попытка искренне рассказать о том, почему советский историк, профессор Киевского госуниверситета остался в Киеве в сентябре 1941 г. и почему он работал при немецкой оккупационной власти, а затем ушел с немцами на запад, подальше от советского режима, который он ненавидел.

      Профессор Штеппа был сыном священника, служившего в Полтавской губернии. Учился на историка в Петроградском университете, воевал на стороне белых в годы гражданской войны. Скрыв этот последний факт, К.Ф. Штеппа сумел получить в СССР историческое образование. С 1922 г. он преподавал в Нежинском институте под Киевом, в 1927 г. в Одессе защитил докторскую диссертацию "О демонологии или истории средневековой инквизиции". С 1930 г. заведовал кафедрой истории древнего мира и средних веков Киевского университета, работая одновременно с.н.с. АН УССР. В 1931 г. был назначен председателем Комиссии по истории Византии Академии наук УССР. С февраля 1938 г. по сентябрь 1939 г. К.Ф. Штеппа, без предъявления обвинений, был арестован и находился в киевской тюрьме НКВД. Был освобожден, а в 1941 г. решил не эвакуироваться, а дождаться прихода немецкой армии.

       В период немецкой оккупации К.Ф. Штеппа заведовал отделом народного образования городского управления, был ректором Киевского университета, главным редактором газет "Новэ украинське слово" и "Последние новости". Оказавшись после войны в Германии, профессор Штеппа сотрудничал в журналах "Грани", "Посев", используя псевдонимы. Он стал одним из учредителей и сотрудников знаменитого Мюнхенского института по изучению СССР, принял активное участие в создании антикоммунистического Союза Борьбы за Освобождение Народов России (СБОНР). "Всю свою жизнь в эмиграции, - пишет А.К. Горман, - несмотря на угрозы и обвинения из Советской России, отец продолжал бороться с идеей коммунизма. Он написал большую историческую работу "Основы сталинизма", в которой доказывал утопичность попыток сталинистов переустройства мира на коммунистических принципах" (с.13). Фонд Форда оплатил не менее известную работу К.Ф. Штеппы "Русские историки и советское государство", когда профессор уже проживал в США. Эта монография вышла в свет в 1962 г. и широко известна в кругах западных историков.

      Такой человек, как К.Ф. Штеппа, прошедший "чистку" сталинского режима, уже не мог принадлежать Советскому Союзу. Находясь в эмиграции, он не только пером боролся против коммунизма. Известен факт его преподавательской деятельности в американской школе контрразведки в Обераммергау.

       Центральное место 8-й книги серии занимает труд К.Ф. Штеппы "Ежовщина". Он публикуется с незначительными сокращениями по машинописному оригиналу: Штеппа К.Ф. Ежовщина.- Нью - Йорк.- 1966.- 168 с. "Ежовщина" написана не просто человеком, побывавшим в тюрьме НКВД, но историком - профессионалом, который дает очень яркие характеристики и точный анализ целого ряда общественно-политических явлений, поразивших советское общество в 1930-е годы. "Одной из особенностей советской жизни, - утверждал К.Ф. Штеппа, - является ее как бы волнообразность, одинаково обнаруживающаяся как в области хозяйства, так и в области политики; волны недоедания и голода сменялись волнами относительной сытости. Волны усиленного административного давления и политического террора - волнами относительного либерализма" (с.17). Арест и тюремные мытарства К.Ф. Штеппы пришлись как раз на очередную "волну" террора - "ежовщину".

      Читателю бросается в глаза масса психологизмов в тексте профессора. Политические события и явления К.Ф. Штеппа анатомирует, как будто он по-прежнему находится в среде заключенных. "Камерная атмосфера" слышится повсюду. Это некое чувство "плена". "Пленники здесь все, - говорит однополчанин Штеппы Ю. Крестьянполь.- все без исключения. Каждый по-разному…Большинство в плену страха" (с.49). Для меня, профессионального историка, было особенно интересно читать рассуждения о судьбе исследователя истории в СССР. А ведь все это было совсем недавно, на наших глазах -- обвинения в "буржуазном национализме", в "преклонении перед буржуазными авторитетами", "игнорировании классиков марксизма-ленинизма" и т.п. Один мой знакомый историк в 1980-е годы обвинялся в том, что одновременно стоял на платформах "буржуазного национализма", либерализма и сотрудничал с ЦРУ. Тогда за это могли всю карьеру и биографию "сломать". Только в годы Штеппы за такие обвинения историки отбывали срок наказания и очень тяжелого наказания.

       Вместе с К.Ф. Штеппой мы "встречаемся" на тюремных нарах с колоритными фигурами эпохи 1920-1930-х гг. Автор замечает, что общие камеры предоставляли значительное число исторических источников. "Таким образом, - заключает К.Ф. Штеппа, - в камере со ста-пятьюдесятью заключенными аккумулировался опыт десятка тысяч людей, очутившихся в одинаковом положении, но людей разного происхождения, разного культурного и социального уровня и т.д. Мои тюремные переживания, впечатления и выводы теряют от этого субъективный характер и приобретают объективную значимость" (с.79). Историк-медиевист пользуется в тюрьме методом устной истории.

       В камере смертников К.Ф. Штеппа беседует с бывшим начальником советских концлагерей Крапивлянским, с известным Левкой Задовым (Зиньковским) - начальником махновской контрразведки. Люди, подобные им, пролили немало человеческой крови, были порабощены страстью разрушения. Но Лева Задов поражает читателя и Штеппу своим вопросом. Приговоренный к смерти и ожидающий "выхода с вещами", Задов спрашивает Штеппу: "Помогите мне понять одну вещь. Всю жизнь я об этом думал и никогда сам этого не мог понять. Что это значит: "смертию смерть поправ"? Пораженный Штеппа искренне пытался объяснить.

      Тема Христа особенно ярко звучит в главе 18, которую я бы назвал не "Сработанный чекист", как в книге, а "Исповедь Левковича". Чекист Левкович сидит в камере смертников и признается Штеппе, что страдает от своих расстрелов, которыми занимался прежде очень активно. "Сидишь себе, читаешь дело, и вдруг - эти самые "кровавые мальчики в глазах". Собственного говоря, это чаще всего был один. Не знаю, откуда он ко мне привязался. Так, один попик такой случайный. Плюгавенький, невзрачный. Идет, весь трясется - правда, зимой это было, а он, как водится, в одном белье и босой. И все так лепечет: "Яко разбойника прими!" (с.131).

       И вот расстрелянный священник стал приходить к Левковскому. Тот перестал спать, водочные запои не помогали. Он перешел на другую работу, стал заведующим антирелигиозным музеем. Но ничего не помогало, и в какой-то момент Левковича осенило чувство совершенного греха. Это чувство было настолько глубоким, что Левкович подал заявление об уходе, и очень скоро оказался за решеткой, поскольку его поступок не соответствовал тогдашней линии партии. Незадолго до ареста Левкович исповедовался у тайного священника. Эта потрясающая история, читатель, выводит нас на размышления о путях тогдашней России. Нет, не все шли путем Иуды. В разные "часы" русские люди приходили к покаянию и очищались через личную Голгофу. Они выбирали путь разбойника, сказавшего: "Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем".

       "Каким путем идет русский народ, искушаемый коммунизмом? - вопрошает в заключение К.Ф. Штеппа.- Дорогой Иуды, которая ведет к неотвратимой гибели, или дорогой Савла, которая привела его в Дамаск, где из грешного Савла он стал святым Павлом?…Но из каких бы людей ни состоял наш народ, для него не закрыт, не может быть закрыт путь к спасению!" (с.138).

       Таким оптимистом мог быть только глубоко верующий человек. К.Ф. Штеппа был им и привил свою веру во Христа детям. Публикуемые далее воспоминания его сына Эразма "Не забудьте, люди!" рассказывают о страшных годах пребывания на советских каторжных работах и в то же время проникнуты верой в спасительный Божий Промысел.

       Эразм Константинович (Эрик) был призван в 1944 г. в ряды вермахта, после того, как семья Штеппы приняла немецкое подданство (дед К.Ф. был бессарабским немцем). Попав в советский плен, Эрик бежал, но вскоре добровольно явился в отдел милиции в Киеве. За свое "изменничество" он был приговорен судом к 20 годам каторжных работ. Автору воспоминаний удалось написать человеческую историю и вплести свою нежную любовь к родителям и к сестре в описании подробностей жестокой действительности советской каторги. В центре все-таки остается вера в Бога и Его Добро. "Все от Бога! Молился я не о себе, а о близких своих и все молитвы кончал словами "Да свершится воля Твоя!" (с.148). Эрик выжил и живет теперь в Германии. Он убежден, что только вера в Творца всего сущего помогла "выкарабкаться на поверхность… из полной безнадежности" (с.223). Наверное, поэтому в воспоминаниях Э.К. Штеппы нет злобы. Есть осуждение сталинского режима и коммунистического строя, но злобы и мстительности мы не найдем. В то же время мемуары - исторический источник, прочтение которого дополняет наши знания о тогдашней системе подавления всякого инакомыслия и оппозиции.

       Завершают книгу мемуарные материалы А.К. Горман. В рассказе "Отец" мы видим, каким ударом для юной Аглаи Штеппы оказался арест ее отца. Трудно читать этот текст без волнения. В другом материале А.К. Горман рассказывает, какое разочарование постигло киевлян, ожидавших от гитлеровской Германии установления справедливой власти и порядка. И в третьем тексте дочь профессора Штеппы публикует свое письмо, посланное Н.С. Хрущеву в начале 1960-х годов. Как оказалось, это письмо имело воздействие на поведение властей в той местности, где проживал ее брат Эрик. Ему было разрешено в случае необходимости оформить документы на посещение родных в США.

       "История одной семьи" - это история одной трагедии, только одной, которая похожа на сотни тысяч других. Это история сопротивления и отказа семьи принять антирусскую политическую систему. И это история о том, как советские граждане становились невозвращенцами и вливались в ряды столь неоднозначного и крупного явления, каким была и до сих пор остается русская политическая эмиграция.

« Назад | Далее »